Сон в летнюю ночь для идеальной пары. Роман - Лилия Максимова

Женя кивнула, подарив ему еще одну теплую улыбку, и Журавский почувствовал, что сидеть в кресле стало как-то неудобно. Давненько он не был на свиданиях!

– Может, обсудим эту педагогическую ситуацию сегодня вечером? – придвинувшись к ней, интимным голосом проговорил он. – Пригласи меня к себе на ужин…

Шаг оказался неверным. Улыбка слетела с ее лица, и она, как ракушка, моментально захлопнула створки.

– Извини, мне пора идти, – поспешно засобиралась Евгения Юрьевна.

Журавский подскочил за ней вслед.

– Женя, стой! Вот, дьявол! – чертыхнулся он, запнувшись о ножку кресла, но все-таки успел схватить ее за руку.

Сузив глаза, она обжигающе грозно посмотрела на кольцо его пальцев на запястье, и пальцы разжались сами собой. Журавский неловко спрятал руку за спину.

– Хорошо, – вздохнул он. – Давай изменим формулировку вопроса: приходи сегодня ко мне? Тетя Маша будет дома, так что посягательств с моей стороны можешь не опасаться…

Леднева фыркнула:

– Можно подумать, что я тебя боюсь! Еще не хватало!

– Значит… часов в семь? – попробовал Эдуард взять ее «на слабо».

Все еще недоумевая, почему она поддалась на уговоры Журавского, ровно в семь вечера Евгения Юрьевна постучалась к соседям. Мария Васильевна ласково поприветствовала Женю и, приняв у нее из рук коробку конфет, засуетилась возле духовки, из которой доносились сладкие запахи. От помощи хозяйка категорически отказалась, и Евгении ничего не оставалось, как пройти в гостиную, где, расположившись на диване, Журавский читал свежую «Комсомолку».

– Нашел свою статью и упиваешься собственным остроумием или любуешься фамилией ее автора? – не удержалась от колкости Леднева. Эдуард слегка покраснел, и она рассмеялась. – Что? Я попала в точку?

– Твоя проницательность не заставляла тебя задуматься о карьере журналистки? – сделал он ей самый приятный, на его взгляд, из всех мыслимых комплиментов.

– Моя проницательность скорее заставляет меня задуматься о твоей карьере, – посерьезнела Евгения. – Статья и вправду хорошая. Скажи мне честно: что ты потерял в школе?

– Я не потерял, – со всей искренностью признался он. – Я хочу найти.

– О чем речь? – еще из-за угла прокричала тетя Маша, как будто не хотела застать молодых людей врасплох, и внесла в гостиную шикарный пирог с вареньем.

– О чем, о чем, о моей карьере, разумеется, – хохотнул Эдуард, отламывая кусочек пирога, за что получил от тетушки шлепок по настырным пальцам. – Кажется, у вас, дамы, другой темы нет!

– Да-да, – Мария Васильевна озабоченно покачала головой и начала расставлять чайные чашки. – Эдик меня очень беспокоит. Женечка, ну, хоть Вы ему скажите: глупо было бросать такую работу, не говоря уже о перспективах стать главным редактором!

Евгения Юрьевна с жестом: «а я о чем говорила?» молча развела руками.

– Ну, ладно, раскрою карты, – сдавшись, пообещал Журавский и попытался логически обосновать свой сумасбродный поступок. – Наш главный уходит на пенсию года через полтора. Цена должности его заместителя возрастает чуть ли не каждый день, и за последние полгода сменилось уже трое. Кстати, я должен был стать первым из них: главный терпеть не может конкурентов! А теперь я временно для него неопасен. Мои статьи печатаются так часто, как я их пишу, меня нельзя уволить, потому что я там не работаю. Смекаете? А вернуться я всегда успею, времени – хоть отбавляй!

Мария Васильевна умильно сложила руки перед грудью. Как умно все продумал ее Эдик! Она вздохнула с явным облегчением: будет-таки ее племянник главным редактором… и вдруг вспомнила, что оставила на кухне конфеты.

Взгляд Жени, наоборот, стал прохладным. Так, вот оно что! Журавскому просто нужно было переждать где-нибудь бурю, чтобы потом, в удобный момент… А она-то насочиняла себе, что он появился в школе из-за нее…

– И почему – именно моя школа? – чужим, похолодевшим голосом поинтересовалась она. – Преподавал бы в университете!

– А ты до сих пор не догадываешься? – Эдуард пристально посмотрел в зеленые глаза, упорно не желавшие признавать очевидное, и крепко, так, чтобы Женя не вырвалась, взял ее за руку. – Я там, потому что это твоя школа. Я хочу найти там тебя.

Тетя Маша с конфетами затормозила перед дверью в гостиную. Там было тихо, и она осторожно выглянула из-за угла. Головы молодых людей соприкасались, скорее всего, губами, он удерживал ее за затылок. Сей вопиющий поступок Эдуарда, видимо, не вызвал сопротивления у Жени, и Мария Васильевна, стараясь не скрипеть половицами пола, тихонечко отошла назад.

«Надеюсь, что Анна Ивановна еще не заснула перед своим телевизором, – подумала тетя Маша, ступая на цыпочках в сторону входной двери и жалея, что нельзя отрезать для соседки кусочек пирога. – Придется идти с конфетами». Уже накидывая на плечи шаль, она услышала из гостиной счастливый смех: мелодичный – Женечки Ледневой и раскатистый – своего племянника, который умел вносить веселые нотки даже в самые торжественные моменты. «Так-то лучше, девочка моя! Так-то гораздо лучше!» – улыбнулась Мария Васильевна и, вытерев краешком шали навернувшуюся слезинку, отправилась в гости к подруге.

– Спасибо, вечер был просто замечательный! – поблагодарила Женя провожатого у дверей своей квартиры. Ее глаза сияли, как изумрудное море после дождя.

Ее спутник привлек даму к себе:

– Увидимся завтра на работе? – спросил он, сожалея о том, что придется сейчас отпустить ее, и, помедлив, рискнул. – Или ты… все-таки пригласишь меня к себе?

Женя напряглась, но вырываться не стала.

– Не торопи меня, ладно? – попросила она, и Эдуард с радостью отметил перемены: из ее зрачков больше не смотрел на мир перепуганный зверек, она попросила просто подождать, как будто это был всего лишь вопрос времени.

– Спокойной ночи, – прошептал он ей на ухо и легко коснулся поцелуем ее губ. – Я подожду.

И он вдруг почувствовал себя способным на этот подвиг.

После уроков Эдуард Андреевич назначил для Гермии и Лизандра дополнительную репетицию. Кроме дуэта героев, режиссера и Олега Клементьева в актовом зале почему-то оказался Гордеев, и Сашка со злостью подумал, что тот таскается за ними уж слишком настырно.

Диалоги комедии повторялись, но мастерство актеров не поддавалось совершенствованию. Лиза не могла сосредоточиться на признании в любви и давилась от смеха в самых неподходящих местах пьесы. Сашку бесило присутствие Гордеева. Репетиция превратилась в пытку.

Через двадцать минут тщетных усилий поставить сцену Эдуард Андреевич, сидевший в первом ряду, позвал Задорина в зал.

– Саша, мне кажется, что ты должен увидеть Лизандра со стороны, – голос режиссера был полон энтузиазма, и Сашка поразился его терпению: ведь ясно же было, что такими темпами они могут завалить спектакль «на раз». – Пусть кто-нибудь прочитает эту роль, тогда, возможно, дело сдвинется с мертвой точки…

Решив, что Эдуард Андреевич хочет показать мастер-класс и сам выйдет на сцену, Задорин кивнул. Пускай прочувствует на себе, каково играть роман с девчонкой, которая не может вести себя серьезно и называет влюбленных в нее парней братьями!

Но режиссер не сдвинулся с места. Не оборачиваясь, он протянул томик Шекспира через плечо, туда, где во втором ряду наблюдали за событиями немногочисленные зрители.

– Гордеев, твоя очередь!

– Я? – изумился тот.

Журавский пригласил его на репетицию после своего урока, и до сего момента Виктор мучился вопросом: зачем? Ему было неприятно просто глазеть на Лизу рядом с Задориным на сцене, а теперь… на сцену надо было идти самому!

Пять ступенек из зала к рампе. Зажатая в руках книжка с текстом, который за две недели репетиций запомнился как-то сам собой. Вспыхнувшие жаждой крови зрачки Задорина. Эдуард Андреевич, заинтересованно подавшийся вперед. И Лиза…

Лиза улыбалась и выжидающе смотрела на него. Виктор кашлянул: в горле пересохло, язык не слушался.

– Ну что, моя любовь? Как бледны щеки!

Как быстро вдруг на них увяли розы! – неуверенно проговорил он, и Лиза моментально откликнулась:

– Не оттого ль, что нет дождя, который

Из бури глаз моих легко добыть.

Ее взгляд лучился искорками, никакого дождя не предвиделось. И вдруг оказалось, что все просто: надо лишь смотреть в ее глаза, а весь мир… Да какая разница, что там творится? Зрительный зал – темная яма, в которой остались режиссер, соперник и… смущение Виктора Гордеева. Он положил ненужный ему томик с пьесой на край сцены, сделал несколько шагов и решительно, как будто имел на это полное право, взял ее за руку. В конце концов, он сейчас был Лизандром, героем древнегреческого мифа…